И ад следовал за ним - Страница 71

Большая Земля за истекший период (нет, Чижик, ты в гроб сойдешь со мной вместе с азбукой канцелярита!) стала еще необъятнее и превратилась в целый Материк, ноги совсем укоротились, и когда–то ястребиные очи прикрывали матовые очки — видимо, после ночных бдений над историческими романами из жизни французских королей (пример для подражания) зрение пришло в негодность.

Апартаменты, точнее, покои с цветными витражными дверями, хрустальными люстрами, пейзажами, в которых доминировали березы и осины, окруженные талым снегом и весенними ручейками, кожаным гарнитуром и палисандровой стенкой, вполне соответствовали новому стилю Мекленбурга, сменившему суровый аскетизм борцов за справедливость на роскошь не обреченного на неизбежную гибель нового класса.

В холл влетели нас встретить два ангела, мальчик и девочка, улыбающиеся, как на рекламе импортной зубной пасты, дети на американский манер сами протянули руки для пожатия (уж не гувернантку ли завела семья Челюсти?) и тут же удалились, приняв из рук мамы врученный мною букет потрясающих роз, купленных за дикую цену на рынке недалеко от памятника Буревестнику.

Стол, покрытый алой скатертью (тоже не случайно: Челюсть любил этот цвет и частенько повторял цитату из Уитмена, в свою очередь, процитированную Усами, в чьих трудах он ее и подцепил: «Мы живы, горит наша алая кровь огнем неистраченных сил!»), ломился от распределительных яств и набора напитков, включавших даже «гленливет» (Николай знал мои слабости, впрочем, будем к нему справедливы: с юных дней он любил жить широко, не мелочился и всегда давал взаймы, я же, например, еще не дав, уже чувствовал себя обворованным).

Римма и Большая Земля изображали радость после вынужденной разлуки (обе, наверное, с удовлетворением фиксировали друг у друга новые морщины, складки и жировики), щебетали через стол, вспоминая общих и особенно покойных подруг и делясь советами по воспитанию детей (телефонный контакт все–таки не прерывался, и они были в курсе семейных дел), мы с Челюстью произносили несуразные тосты, сознавая их глупость, но в то же время и необходимость, затем Большая Земля лично внесла баранью ногу («сделала сегодня ногу со сложным гарниром» — тогда это мистическое обозначение вошло в моду во всех первоклассных ресторанах Мекленбурга, я тут же придумал себе эпитафию: «Тут лежит несложный Алекс Уилки, который съел сложный гарнир и от него погиб»), затем мы переместились на кожаную мебель, где Коленька (между прочим, специально надел подаренные мною запонки с головою Нефертити), как в доброе старое время, исполнил «Не счесть алмазов в каменных пещерах»,— партия не его голоса, но заучил он ее еще тогда, когда у него прорезался тенор; женщины разнеженно слушали, Большая Земля тихо подпевала, раздувая свои мехи–бюст.

Оставив женщин наедине с их нержавеющей дружбой, мы взяли кофе и переместились в кабинет–библиотеку. Челюсть за многие годы я изучил как свои пять пальцев, и его полные и неполные собрания меня не потрясли: дай Бог, если за свою славную жизнь он прочитал хоть одну серьезную книгу!

Правда, он проштудировал несколько полезных книг типа «Крылатые слова» и «Сборник застольных анекдотов» на английском; мой опытный взгляд сразу засек стопку книжонок с закладками, по корешку я определил словарь цитат издания «Пингвин», содержащий мудрые высказывания на все случаи жизни и индекс, по которому их легко было зацепить. Челюсть готовился буквально ко всем общественным мероприятиям, репетировал выход даже в гости, дабы выглядеть человеком эрудированным, разве только в постель с Большой Землей не ложился, не подкрепившись броской цитатой, анекдотом или отрывком из мемуаров военачальников (в его высокой среде проблемы войны частенько накатывались на бессвязное бормотание после фужеров с водкой).

В далеком углу я заприметил маленькое фото Усов в орденах (они все чаще украшали лобовые стекла грузовиков в те неопределенные дни) — ого! Это говорило о многом, это означало, что жесткие тенденции в мятущейся мекленбургской политике продолжали нарастать: ведь Челюсть зазывал в свой кабинет не только так называемых старых друзей вроде меня, но и тестя, и его коллег, живущих напротив, в охраняемом доме–дворце.

— Ты сегодня какой–то грустный…— заметил Николай,— Думаешь об операции? Не стоит! Я уверен в успехе… конечно, если мы не будем идти на поводу у руководства.

— Давай не говорить о делах,— попросил я, в печенках у меня эта «бемоль», ну ее к черту!

— С женой, что ли, поругался? — Он был наблюдателен и почувствовал холодок в наших общениях с Риммой.

— Надоела эта дурацкая жизнь, Коля. Трудно. Сомневаюсь, что мы сможем жить вместе, если я вернусь…

Он начал меня успокаивать, а размякшего Алекса понесло по волнам, и я вывалил ему о драгоценном ларце.

— Как бы она тут не запуталась. Бухгалтер из меня плохой, а она спекулирует шмотками…— исповедовался дурак.

Сказал — и обделался: ведь дал Челюсти козырную карту, заложит при первом же случае, если ему будет выгодно.

Но он реагировал благодушно:

— Ах, Алик, сейчас такое время… все продают, деньги–то нужны. Тем более что вы строите дачу… Только предупреди, чтобы она делала все осторожно.

— Надеюсь, что все это между нами,— вякнул я.

— Как тебе не стыдно! А еще старый друг!

Я не стал спорить и отхлебнул «гленливета», захваченного хозяином из гостиной.

— Хорошо ты пьешь, здоровяк, я подох бы от таких объемов! Ты Солженицына читал? И как?