И ад следовал за ним - Страница 87

Картина застолья написана сочными красками: чуть смущавшиеся блеска люстр laitances de carpes, тающий во рту salmon, ницуазский салат с гренландскими креветками и мидиями, конечно же, приличествующая событию caviar и гвоздь программы — гусь, зажаренный в эльзасском вине и кусочках свиного сала.

Метрдотель не без черного юмора утверждал, что повар зажарил гуся заживо, — тут уж меня замутило, я боялся убивать живое, выпускал на волю ос и пчел, застрявших в блюдечке с вареньем, почтительно обращался с пауками и всегда доставал их из ванны, боясь упустить свое счастье,— все это осложняло мою жизнь с Риммой.

Новый финт Центра омрачил мое настроение, «гленливет» — а он, естественно, не мог не красоваться посредине стола — я пить не стал, а ограничился разбавленным сотерном. Впереди зиял черной дырой светлый путь и требовались, как завещал Несостоявшийся Ксендз, холодная голова, горячее сердце и чистые руки.

Базилио встал и во всем своем кошачьем остроумии произнес прочувствованный тост за наше с Кэти счастье (тут он просто изнемогал от своих реприз, я и не предполагал, что в Англии отставные полковники нисколько не умнее наших).

Я бездумно водил взглядом по молокам карпа, по веселой Кэти и по тихому и скромному Юджину, не подозревавшему, что вся эта трагикомедия весьма напоминает его приключения со стулом перед дулом фотообъектива.

Юджин встал.

— Я тоже хотел бы произнести тост. У Алекса в Австралии существует прекрасный обычай. Правда, это касается свадьбы, а не помолвки, но суть его от этого не меняется. Дело в том, что и еда, и питье становятся горькими, если новобрачные не поцелуются. Горько!

— Так я знаю этот обычай! — взвизгнул Базилио, словно ему мазанули под хвостом скипидаром.— Однажды в порту Архангела нас водили на свадьбу! Ох, сколько я выпил водки! Вы пили когда–нибудь настоящую водку? — Вопрос был адресован Юджину.

— Только смирновскую.— Глаза его блеснули из–за носа заговорщицкими искрами.

Мы поцеловались, и тяжелая тоска вдруг навалилась на меня.

— Что ты такой грустный? — обратилась ко мне Кэти.— Устал?

— Что–то побаливает желудок,— ответил я совсем по–семейному.— Видишь, я даже решил пить сотерн с водой и не притрагиваюсь к гусю. Давай после ужина прогуляемся на яхте… прихватим заодно и моего дружка.

— Отлично! — Кэти блеснула глазами. Она не вылезала бы из яхты, бороздила бы всю жизнь моря и океаны.

Итак, яхта. А если Юджин не захочет плыть в Кале? Будем действовать творчески, в зависимости от обстоятельств. Нельзя сделать омлет, не разбив яиц. А как в этом случае будет реагировать Кэти? Мда, дело пахнет керосином, если Юджин наотрез откажется. Что будем делать, Алекс? А может, все–таки спустить все на тормозах? Плавно и легко. Можно даже пригласить Юджина на яхту таким образом, что он сам откажется. И совесть твоя будет чиста, если она еще осталась. И волки сыты, и овцы целы. Тьфу! И это называется бесстрашный Алекс, которого ставят в пример молодняку! Вот вам и гордость Монастыря, орденоносец и герой! Трус! Способен только глотать «гленливет» и трахать баб! Трус, встряхнись: перед тобою предатель родины, не пускай слюни и сопли, зажми себя в кулак! Телеграмму подписал сам Бритая Голова! А если я не вернусь? Прощай, суровый Альбион, прости, мой край родной! Почему не вернусь? А не вернусь — тоже не страшно, исчезну из мира ликующих, праздно болтающих, обагряющих руки в крови…

И вдруг тревога охватила меня: что будет с Чарли? Что будет с моим бедным какаду? День, другой, третий… Не умрет ли он с голоду? Надо было оставить клетку миссис Лейн. Впрочем, он вряд ли ужился бы с сеттером. Сколько времени потребуется контрразведке, чтобы осмыслить происшедшее? Я представил, как группа в плащах врывается в мою хемстедскую квартиру и начинает грубый обыск, а Чарли дергает головой и по привычке кричит: Good morning, old man! — «Доброе утро, старик», он обращается ко мне так же, как и Челюсть. Контрразведка покидает квартиру, и бедняга Чарли остается один — кто в пылу исполнения долга вспомнит о несчастной птице? И вот он сидит на жердочке один–одинешенек, и заглушают стены его предсмертные крики…

А стол гулял и смеялся: Кэти и сестрица с умилением вспоминали свое безоблачное детство, полковник Базилио удовлетворенно поддакивал, куря дешевую сигариллу (десерт он умял одним духом, несмотря на то, что сожрал добрую половину гуся), и рассказывал Юджину об огурцах в своих парниках. Иногда мы с Юджином обменивались многозначительными репликами: «Как гусь?», «Вам поперчить?», «Прекрасный салат!» — в общем, помолвка удалась на славу, если бы не мочеподобный сладковатый сотерн, которым мне приходилось пробавляться.

— После ужина я хочу показать вам нашу яхту… это совсем рядом,— шепнул я Юджину.

— А я не опоздаю на последний поезд?

— Что вы! Он ходит до полуночи. Кэти гордится яхтой…— Я почувствовал, что уже начинаю нервничать. — Там и выпьем, как следует… без всяких любопытных родственников…

— Только на несколько минут. Я хотел бы вернуться в Лондон пораньше.— Эти слова словно ошпарили меня, и я машинально отхлебнул мерзкого сотерна.

Ничего, мы попробуем его уговорить прокатиться в Кале. Уговорим. Все знают силу убеждения Алекса. «Если ты, Алик, чего–нибудь захочешь,— говорила мама,— ты пристанешь и не отлипнешь, как банный лист». Семинаристский дядька тоже ценил Алекса за настойчивость. Уговорю, обязательно уговорю. В конце концов пообещаю довезти до Лондона на машине. Рухну на колени, разыграю сцену, взмолюсь, застучу лбом по паркету — не откажет он мне в день помолвки.