Прочитал я это с интересом, я уважаю людей верующих и сам верю, хотя толком не знаю своего Бога. Не знаю, но верю, что Он существует и печется обо мне и о всех людях. Ах, Юджин, мой альтер эго, двойник мой, мой образ печальный. Неужели с самого начала он мне не врал? Неужели он не предатель, а просто беглец? Дальше было еще забавнее:
Когда ты высишься достойно
Среди нечитаных газет,
Простой, возвышенный, довольный,
К народу близкий с детских лет.
Когда я вижу эту муть,
Когда я чую этот запах,
Мне представляется внезапно
Абстрактной живописи суть.
Твой честный нос стянуть до пят,
Твой череп расколоть на части
И вместо лба поставить зад…
О Бог, какое это счастье!
И дальше:
«…если бы он не увидел случайно этот томик Исаича, все могло бы сложиться по–другому, и моя жизнь не покатилась бы кувырком. Но поздно уже, я оказался в болоте: коготок увяз — всей птичке пропасть!»
«…и страна дураков казалась землею обетованной. Разорвать бы мне путы, тогда еще не такие прочные, и начать жизнь простого и честного человека, зарабатывающего на хлеб не воровством, освященным государством, а достойным трудом».
И снова стих:
Так кто же однажды посмеет
Прорвать заколдованный круг?
И пальцы распялив на стенах,
Чертог почерневший качнуть?
«…Он крепко держал меня в руках и знал, что я не пикну. Все началось с небольшого одолжения: посмотреть, сядет ли на скамейку около театра человек в серой шляпе типа «Генри Стэнли». Ждать от семи до семи пятнадцати вечера. Естественно, на скамейку никто не сел. Это больше, чем убийца, это Каин».
Все эти темы, словно наваждение, то налетали, то отступали, но пронизывали насквозь, словно шилом пропирали, все сорок листов рукописного текста, написанного в разное время и явно еще в Мекленбурге.
«Одна из неприятных сторон тюремной жизни — крысы. Социал–демократы в камере для борьбы с ними создали дружину, которую возглавлял Яков Михайлович Свердлов. Дружинники хватали крыс, кидали их в парашу, чтобы они там утонули, сапогами отталкивали крыс от краев, не давая им вылезти, и при этом от души смеялись. Другим развлечением дружинников было повешение крыс».
Из газет.
Чрез суетливый малохольный Сити, запруженный котелками и зонтами, решающими на ходу глобальные проблемы, we followed our noses в грузный Тауэр, запертый в серый камень, отбитый от прославленных скал Альбиона, будоражащих путешественников вокруг света при подходе фрегата к порту Дувр.
Тауэр, как ни странно, я ни разу не визитировал, несмотря на изобилие вековых трупов, тлеющих в его подземельях, не тянуло меня сюда раньше, обходился я вполне традиционными кладбищами, соединяющими в единой гармонии желтые листья, желуди, пряную затхлость, тусклое солнце, еле сквозящее из тьмы ветвей, кресты и плиты, плиты и кресты.
И правильно я делал, что не спешил в этот туристский бедлам: одиозная крепость со стенами, изгаженными жирными воронами, которые за долгие века одурели от выклевывания глаз у трупов и тупо вертели клювами, испачканными человеческой кровью.
Мы прилепились к туристской группе с гидом (вертлявая коза с худыми ляжками, вызывающая ностальгию по крупнотелым матронам Рубенса), и полились душераздирающие истории о жизни английских королей, и я сверял все эти страсти со своей нескучной биографией и ужасался: что жизнь твоя, Алекс, не мучная ли патока? Что твои мелкие измены и элегантные запои? Что вранье, коварство и жестокости твои в сравнении с буднями королей и баронов?
Шел рассказ о каком–то рыцаре, который во время дружеского ужина заколол мечом двух своих братьев, тут же скальпировал и очистил от серого вещества их головы, а затем зачерпнул черепом прямо из бочки с мальвазией и опрокинул в глотку,— да ты просто святой, Алекс, ты ангел по сравнению с этими чудовищами, поедающими друг друга, палицами разламывающими башки, сующими в уши яд, ты просто нежный ангел, Алекс, верный муж и прекрасный отец и заслужил еще двух–трех Кэти!
И Сам, и Бритая Голова, и другие товарищи тоже, как апостолы, несут свой крест в добрейшем из добрейших государств, процветающем Мекленбурге, хотя, конечно, имеются и недочеты, и срывы, и ошибки. Но ведь не льется же рекою кровь, не летят же головы, все решается келейно и деликатно, в сумасшедших домах или на просторных восточных землях, где целебный климат и тайга, правда, комары кусают. В конце концов не пытают же каленым железом, а законным образом высылают, и не куда–нибудь, а в Париж, прямо на Монмартр, где художники, жареные лягушки и перно, разве это так уж плохо?
Генри VIII не только разорвал брачные узы с Аннушкой Болейн, но и распорядился отрубить ей голову, дочь Елизавету объявил незаконнорожденной, потом дядя подвесил на дыбу ее возлюбленного, а католичка Мэри заточила будущую королеву в Тауэр, где бедняжка бродила вот по этим булыжникам в парчовом, расшитом золотом платье и не знала, что ее звезда восходит и будет светить 45 лет. Невиданный срок для любого короля, даже в Мекленбурге, занявшем первое место в мире по запасам старческого маразма наверху, никто не правил так долго. И что ты привязался к Мекленбургу, печеночник Алекс, не знающий, куда девать свою желчь?