И ад следовал за ним - Страница 92

— Я люблю тебя, Кэти,— шептал я, поглаживая ее, как перепуганную кошку,— люблю, люблю, люблю, ты у меня самая нежная, самая красивая, самая умная, я жить не могу без тебя, моя милая, моя любовь, моя судьба, успокойся, ничего не произошло, все будет в порядке, я все объясню, только не нервничай, моя дорогая, моя самая любимая, ну что ты испугалась? Я же люблю тебя, люблю, люблю…

Заклинания мои по своей бессвязности напоминали письма одной прекрасной дамы к Совести Эпохи, наградившего ее, то бишь даму, «сифоном», который он сам подцепил совершенно случайно во время поездки на грузовике (роман Совести с девицей–шофером был посильнее, чем в «Фаусте» Гете или соблазнение Джакомо Казановой старой вдовы, пожелавшей вновь родиться мальчиком). Совесть обнаружил беду с опозданием, из честности и порядочности сообщил имена всех своих привязанностей требовательной медицинской службе (имени у девицы–шофера он не успел спросить), прекрасную даму вместе с мужем поставили на учет, но она все вытерпела, все приняла, как должное, все снесла, только в горящую избу не успела войти, и каждый день летели Совести сумбурные письма с «люблю, люблю, люблю», он читал мне их вслух, попивая водку, оставляющую размазанные пятна на тексте, и говорил: «Учись, Алик, учись! Постигай, что такое настоящий мужчина, что такое настоящая любовь!»

Я целовал ее лицо и плечи, я ласково прижимал ее к себе (серое атласное платье тут же покрылось кровавыми пятнами) и не мог оторваться, дьявол подталкивал меня к постели… Мы аккуратно обошли безжизненное тело Юджина и быстро, как изголодавшиеся коты, довели помолвку до логического конца, или, по Шакеспеару, «made a beast with two backs» — «сделали одного зверя с двумя спинами».

«О карамба, я еще опишу все это,— думал я, целуя ее и тоскуя,— мир еще узнает, что такое разведка, где долг, любовь, виски и кровь смешаны воедино, мир еще узнает, я вздымусь со дна подводного царства тайной войны, я выплыву оттуда, весь залепленный ракушками и водорослями, и поведаю миру об этом! Все поры души, годами придавленные конспирацией, задушенные и изведенные, вдруг раскроются, как белые цветки, и сорвет взбунтовавшийся Алекс сургучную печать со своего измученного молчанием рта, главное — успеть до цирроза, до инфаркта, до паралича».

— Слушай меня внимательно, Кэти. Я давно собирался тебе об этом сказать, но тогда мы еще не были так близки, как сейчас… Ты любишь меня?

— Да, да! — шептала она.

— Так слушай и не удивляйся. Ты была права: я плохо разбираюсь в торговле, папа правильно угадал… Не удивляйся, Кэти, но я работаю в разведке.

— Я так и думала! — И она прижалась ко мне еще крепче.— Я люблю тебя, Алекс!

— И я тоже,— сказал я,— Я очень, очень тебя люблю, Кэти. Я не могу без тебя, и я счастлив, что мы повенчались. Я всегда буду с тобой, Кэти,— жужжал я, уже сам поверив в это.

— Да, да,— шептала она, словно боясь разбудить окровавленного Юджина.— Да, да…

— Ты даже не спрашиваешь, в какой разведке я работаю…

Она словно очнулась после летаргического сна.

— То есть как? Разве не в Сикрет Интеллидженс Сервис? — Вот таким патриотом я выглядел в ее глазах! О женщины! Глупые птичьи головки, ничтожество вам имя, доверчивые щенята — вот вы кто!

— Конечно. В Сикрет Интеллидженс Сервис, в четвертом бюро по иностранным операциям. — Нес я всю эту муру, прекрасно зная, что широкой публике так заморочили голову байками о шпионаже, что чем больше идиотски–сложных названий, тем глубже доверие — Кэти, нам срочно нужно плыть в Кале, за мной погоня… меня об этом предупредил Рэй… положение очень сложное.

— А Юджин? Зачем ты это сделал?

Она уже совсем очнулась и с ужасом смотрела на распростертое тело Юджина.

— Юджин — агент враждебной службы, он заслан сюда с подрывными целями… он пытался меня отравить. Рэй поручил доставить его в Кале, там его ждут наши французские коллеги — до этого он совершил преступление в Гавре.

— Может быть, вызвать полицию?

О, это вечное, чисто западное уважение к Закону, эта слепая вера в его незыблемость и правоту, полное непонимание норм кристально чистой пролетарской Морали — единственной судьи всех и вся. Яхту покачивало, набережная Брайтона сияла огнями, времени было в обрез — за работу, шпион, и горн, и барабаны, барабаны, барабаны!

— Не беспокойся, Кэти, с полицией все согласовано, сейчас мы приведем его в порядок…— Я тронул Юджина рукой, и он застонал — Видишь, он жив, не волнуйся, Кэти. Где у тебя бинт? Скажи, где бинт, я перевяжу его сам, а ты включай мотор и становись к штурвалу! Только быстро, нельзя терять ни минуты!

Она убежала на палубу, мотор вздохнул, мягко взял первые обороты, и мы отчалили, освещая темнеющие дали прожектором, которому помогала несколько мрачноватая луна.

Я перевязал голову Юджина — в бинтах он выглядел как Дед Мороз на даче у Большой Земли, к снежной физиономии которого присобачили неестественно огромный красный нос. (Я вспомнил, как целовал Римму в снегу.) Я оттер его рубильник от крови, вытер все лицо тем самым пресловутым платком, о котором забыл в критический момент, что, собственно, и привело к кровопролитию, с трудом перетащил на ложе, снял забрызганный кровью костюм и рубашку, перекрутил ему руки веревкой и привязал к кровати.

Все его испачканные вещи вместе со своим любимым костюмом я завернул в простыню, привязал к тюку якорь и выбросил в морские глубины на радость Нептуну и золотым рыбкам. На яхте находились кое–какие шмотки, я быстро переоделся и принес Юджину спортивный костюм.